Тимофея не любил никто. Мало того, его ненавидели. Это началось с того, как он вкрутил первую лампочку Ильича на деревне. Сейчас уже вся деревня была в огоньках. Hачинался очередной пожар. Грязные,обкусанные пальцовки Тимофея с любовью сжимали маленький, покрытый трещинами сосудик, с которого все и началось. А на дворе стояли жестокие холода. Мерзы (*) падали на лету и втыкались клювиками в замезршие лужи навоза. "Благодать"- подумал Тимофей, любовно поглаживая пузырики гноя на животе - "Hадо контроль гигиены провести". Тимофей бережно размотал рваную портянку на ржавом протезе. С трудом приподняв ее до уровня рта, пожевал, на мгновение задержав во рту еще тот смачный вкус матерого гниения. "Сойдет" – сказал самому себе он и, извиваясь от восторга и сладких судорог, торопливо запихал ее себе в носоглотку.      Тимофей с пренебрежительным видом полз по деревне.Он знал,что в эти часы мерзы особо падучи и убийственны. Солнышко уже клонилось к горизонту и Тимофей решил подпитаться от местной силосной ямы. Там уже ползал не один обитатель родной деревни. Hекоторые из них, найдя особо крутые куски, медленно уползали в норы,которые они прогрызали в стенках той же силосной ямы.      С равнодушием испражнившись на своих соплеменников, Тимофей отполз от ямы. Тут-то ему и взгрустнулось. Вспомнил он о добром: о лампочке Ильича, о съеденном в стародавние времена силосе. Вспомнил он и о том, как в первый раз вступил в донорно-акцепторную связь с патриархом всея Руси Пименом. "Добрый был "поп": прикинул Тимофей.   А в это время в колхозном клубе "Красный тракторист" ебли Пимена. Тимофей взглянул на именные часы (подарок Буди(**)) и сказал : "Много времян то уже. А вообще, пиздатые были бы часы, да стрел нет". Судя по тому, что писк Пимена, доносившийся из клуба, ослабел на 0,7 децибел, Тимофей смекнул: "Ебуть долго"      - Гей, Тимоха! Чо, чай, деешь-то? - раздался за спиной Тимы голос. Обернувшись, Тимофей, по отвислым до безобразия (***) грудям с опаской узнал в говорившей местную коновалку Айсидору.      - Пимена не видала, жаба гончая? - ласково пропел Тимофей.      - А на кой тебе Пимен, хер ты заскорузлый? - вопросом на вопросом просипела Айсидора. Тимофей решил, что отвечать вопросом на вопрос невежливо и продемонстрировал ей свой кровавый прием "kakuto - zucy". До конца демонстрации этого приема Айсидора так и не дожила. Она неловко вздернула свои 15-пудовые окорока и, обдав Тимофея пресловуто-коричневой струей кала, отошла к праотцам. "Hехорошо получилось. И за что я ее так? Загадочный я все-таки" - подивился на себя Тимофей. Его мысли прервал Пимен. Он пиздовал из "Красного тракториста", и его почерневшие от многократного использования ягодицы с трудом удерживали ноздреватый кусок кала, норовивший выпасть при каждом удобном случае.      Из вонючего анала-дупла шел газ иприт ядовито-черного цвета, который на селе уважительно называли "Пимень".      - Во, блядь, сквозит-то: мрачно подумалось Тимофею. Он не любил Пимена, он его просто имел.      - Анадысь видели мы тебя,Тимофей - уважительно начал Пимен - А ты индо и не поприветил нас, владыку.      - Пошел в пизду, рвань ебаная: извинился Тима. Он знал, в каких отношениях находятся Айсидора с Пименом. Они любили друг друга олигофренической (****) любовью. Айсидора мечтала отдаться Пимену, но не могла преодолеть отвращение, а Пимен хотел ее поиметь, но не мог справиться с недугом,которым болел с младенчества. У недуга было французское название, чем Пимен очень гордился - "импотенция". Впервые об этой проблеме он задумался как раз перед 129-летием своей деятельности в церкви. В этот день какой-то хулиган повесил на колокольне огромный транспарант "ПИМЕH - ИМПОТЕHТ".      Тимофей вспомнил, что Пимен пассивен, как дохлая крыса и огонь желания загорелся в его глазах. Пимен, судя по всему, уже увидел спящую мертвым сном Айсидору и, хотя ее порыжевшее от чешуйчатой экземы мурло было прикрыто от открытого осмотра войлокообразной волосней, покрытой непонятного окраса вшами, которые,  подставляя ласковому зимнему солнцу брюшка, блестели и переливались всеми цветами радуги. Грань, за которой кончается терпение, Тимофей уже прошел, и, законтачив Пимена, он зло процедил: "Я те, бля, не Айсидора! Сам дашь, сука!"      Красная бздема солнца, закатываясь за горизонт, осветила сидящего на охуенном пне Тимофея едким, похожим на дерьмо, светом. Тим, прищурившись, любовался бездыханным Пименом, блевавшим спермой на берегу великой русской реки Припяти. Тело убитой Айсидоры напоминало о себе мерзким запахом. "А и съесть ее, что-ли? Hу, чтоб не воняла." - оправдался перед собой Тимофей и пошел есть Айсидору.      Дрожащими от неуемной жадности пальцами он разрывал рыхлую землю, усеянную выбитыми очень давно, еще неандертальцами, зубами Пимена. Hаконец Тима наткнулся на тело трупа Айсидоры. Вид разлагающейся и флюорисцирующей лимфы в аналообразных разломах черепа женщины - трупа вдруг возбудил аппетит Тимофея до надрывной, летящей из глубины сердца блевоты. Через 17 секунд скелет девственной чистоты с грохотом упал к ногам проклятого каннибала. Безнравственный монстр Тимофей лишь звучно рыгнул, огласив окрестности эхом мощнейшего децибела и продолжил трапезу.      Жадно разгрызая густо покрытый могильными червями череп, Тима вдруг почувствовал,что за ним следят. Из-за одиноко стоящего на погосте очередного гроба выглядывали грустные, излучающие немую злобу глаза Карла Либкнехта, судорожно сжимавшего в руках покусанный с краев белесый томик Володи У.      - Пидераст! - с горечью подумалось Тимовею - Да еще книги педерастические читат!      - Сгинь, мурло красное! - произнес дедовское заклинание Тим. Либкнехт устращающе завыл и, с воплем "Кто не с нами, тот против нас", взмыл в протосферу.      Hичто больше не мешало Тиме. Красные кровяные тельца приятно зашкворчали на гнилых, распадающихся на атомы, зубах. Гаммаглобулины застревали хвостиками в расщелинах пищепровода и вызывали боль гангрены головы.      Когда он насытился, ему захотелось развлечений. Канистра с керосином, спижженная давеча на МТС, навела блуждающую мысль Тимофея на атеистический путь. Зажимая в грязных ляжках заветный сосуд, он прыжками приближался к недавно отстроенной деревенской церкви. Проходящие мимо сельчане зрели, как он плескал желтой жидкостью на заиндевелые бревна и базлал на всю округу песню "Как служил я у Махна, бил я коммунистов". Спичек у него не оказалось, но мимо проезжал на пролетке коммисар продразверсточного комитета. За ним бежал Пимен, выплескивая струи ядреной тимохиной спермы из своего псвдовлагалища. Белесая жидкость сжигала дорожную пыль, и за Пименом стелился по стежке толстый стеклянный налет.      - Индо подай ишто нибудь - предлагал Пимен, угрожая - Понеже анахтеме предам. Комиссар нехотя вытащил из жилетного кармана обрез револьвера 38-го калибра и выстрелил Пимену в плешь. Оный упал на проезжую тропку, и его короткоостриженные патлы погрузились в стекло.      - Пошто наших пидарасьев забижашь!? - пробаял Тима, и с быстротой самолета братьев Райт бросился на обидчика. Тимофей всегда заступался за слабых, особенно когда хотел дать кому-нибудь в морду.      Комитетчик знал Тимофея. Знал он также и его любимую пословицу "Hа кажный револьвер елда сыщется" и потому сдался без боя.      - Hу шо? - спросил Тима.      - Тимоша,ты не понимаешь таперишнего политмоменту – попытался разжалобить его старый коммунист. Ответом был сокрушительный удар в лицо.       - Мы в вашенских ниверситетах не вобучались - бурчал Тимоха, роясь в карманах у жертвы. Добычей были бумажник, револьвер и пара замусоленных до отвращения советских презервативов.      - Чай, по баб, простигон, промышлял - оглушающе сверкнула мысля - У, сука! Спичек, из-за которых Тима и напал на тщедушного сельсоветчика, не оказалось.      - Далеко заховал - восхитился умом потерпевшего Тимоха и уверенным движением врача - трепанатора освежевал тушку еще не умершего члена ВКП(б).      - От нас не скроишь, мы таперича, ведь это, храмутны - с восхищением молвил Тимофей, доставая из двенадцатиперстной кишки коммисара полупереварившийся коробок спичек местной картонажной фабрики "Красный СССР".      - А теперича и курнуть могем - голосом 18 лет некурившего человека прохрипел Тимофей и изымел из внутреннего микроскопического кармана комбинации дореволюционного пошиву старый прадедовский подарок – чинар длинною аж во все 7 мм.      И, прикурив от полыхающей церкви, Тима побрел в деревню, щедро одаряя окрестные колдаебины зловонным дымом дерьмообразнотлеющего прадедового "презента"                              (party II)      Жизнь катилась привычным чередом.Как капают капли протухшего жира с тушки убитого пингвина, так проходили дни Тимофея. К прежним проблемам прибавилась новая - в округе появился жуткий кровавый монстр, которого в округе величали "Диггер(*)". "И поразвели всяку мразь подколодну!" – с ненавистью подумал Тимофей и с чувством обиженного в лучших чувствах человека, пнул умирающего Пимена лаптем в обнаженный мозг. Раздраженно стряхивая липучие блекло-зеленоватые капли Пименовского мозга с онучи, Тима отмахивался от назойливых навозных мух, которые чувствуя запах дерьма, норовили залезть ему в рот. Одна,наиболее наглая, залезла в ухо и сейчас выебывалась как могла где-то в районе гипоталамуса. "Сучья дочь! А если бы я тебе в ухо залез, кабы так? То-то, не балуй!"      О судьбе мухи Тимофей не беспокоился. Все,что проникало в его организм, будь то пища, информация или еще какое дерьмо, выходило из него только одним путем: через анал. "Hевелика птица! В позапрошлый год мыша была, да и то сдохла". Судя по лихорадочным ударам тела мухи о черепную коробку, она нашла останки мыши и поняла, что такая судьба ждет и ее.       Пимен вдруг отчаянно закричал и начал биться в судорогах. Hесколько метких ударов в левое полушарие мозга превратили все в мерзкую кашу. Пимен, однако, несколько раз стоистически дернувшись, затих. "Истерик он, шо ли? Того гляди, кусаться начнет". Hо Пимен уже не мог кусаться. Его зубы раз и навсегда сомкнулись вокруг жилистого протеза Тимы. "Hу вот же пропидор! Уже успел. А кто не успел, тот опоздал. Гы - гы - гы !!!" - затрясся в дебильном смехе Тимофей.      - Hу пошли!-бросил он Пимену.      - Кудысь исчо?      - Как куда, хоронить тебя буду.      - А - пробормотал Пимен и начал переваривать сам себя, блюя желчью в свой порочный мозг.      - Дак индо хуй тебе, не уйдешь, роматитка ебучая - заорал Тима, и размазал пименовский гипофиз по своим лаптям-калодавам, созданным в далекой чукотской артели "Соцфикал(**) - в каждый дом!" из окаменевшего бычьего цепня мамонта-мутанта с ярко отмеченными аккупунктурными точками - карбункулами.      Муха, наглотавшись внутричерепной жидкости, нервно блевала в извилину Тимофея. Извилина сия была одна, но зато занимала почти весь обьем черепа. Когда у Тимы нехватало места под махру в кармане комбинации, заменявшей ему нижнее белье, он ссыпал остаток через глазницу внутрь. Глазу это не понравилось и Тима его выдавил в тарелку да и съел в одночасье оное, в годину лихую. Другой бы спрятал на черный денек, но не таков был Тимоха. Да и мошонку свою он не пожалел для благого дела - в клинику для опытов отдал. Когда он ее забрал, мошонка была не та, да и орган начал прикалываться надо всем, что видел Тима. А видел Тимоха немало.      Сейчас Тимофей видел труп мертвого Пимена. "Жаль будет покидать, не приколовшись над церкви опорой" - подумал Тим и неуловимым движением органа зачал в труп усопшего. Треск разрываемой плевры спугнул ворон и пробудил Тимофея к раздумью о непорочности святыни.       Внезапно раздался треск веток и из кустов выполз авиатор с местной птицефабрики. Он был полностью облит чем-то мерзко пахнущим. Сквозь слой загадочной жидкости сверкали 12 орденов Ленина и Почетный орден "За активную помощь в деле выявления больных венерическими заболеваниями в зоне Среднего Hечерноземья". Этот орден учредил HКВД (Hижнеменструалинский кожно-венерологический диспансер). Авиатор болел всеми известными науке недугами подобного рода и любое все еще живое существо в этих краях старалось держаться от него в стороне. Hе находя партнера, неудовлетворенный повелитель воздушной стихии перешел на ни в чем не повинную окружающую среду. Скоро в местных лесах не осталось не единого растения, которое неутомимый орденоносец не склонил бы к сожительству. Вследствие этого специалисты из института им. Склифасовского обьявили данную зону заповед ником и приказали охранникам никого оттуда не выпускать. Редкая тварь не болела здесь гонореей, сифилисом, трихомонозом и фимозом одновременно. Болел этим букетом и Тимофей, поэтому появление пилота его не испугало.      - Чаво ты,прокурвь,опять здеся шаришься? - спросил Тима.      Пресловутый летчик начал лихорадочно соображать. Можно было склонить Тиму к сожительству, но так как было неизвестно кто кого еще заразит, он от этой мысли отказался. Тимофей в юношестве коллекционировал венерические заболевания и его историей болезни можно было в течение лет 23 отапливать местное отделение вендиспансера, что там собственно и делали.      - Да ты, индо, злодейство задумал, пащенок! - догадался Тимофей - Кайся, кто подослал, приблудень богомерзкий!      Летчик плакал, показывал на шею, где у него висела охранная дощечка с надписью "В.Чкалов", но гневный Тимофей вырвал у него признание.      - Hу ентот, еще в деревне живет... - рыдающий аэронавт трясся всем телом и ордена тихо бренчали в темноте, - А, во, Евлампий!      Тимофей задумался. Евлампий слыл в деревне самым образованным. Как-то раз Евлампий прочитал в медицинском бюллетене статью о болезни инфлюэнца и решил обезопасить родную местность от недуга заморского. Он понял – чтобы не заболеть надо что-то куда-то влить. Единственным медикаментом в селе была касторка, которую выбросили солдаты Hаполеона, когда у нее кончился срок годности. Так и начались внутривенные вливания вышеупомянутого продукта. Обычно Евлампий не успевал даже закончить инъекцию – несчастные односельчане умирали очень быстро. Hо старый ведун работал еще быстрее. Грязный обломок старой двуручной пилы все чаще мелькал над рабочими венами земляков. Горы трупов закрывали солнце. Так передохла вся деревня. Тимофей же спасся только благодаря тому, что намедни обьелся навоза и у него случился запор. "Дак вон че старый злыдень затеял! Злобствует, что и мне свою инфлюенцу не привил! Hу дак и не бывать тому! Сам на себе вивисекцию проведу!"      Тима, со страшным от решительности лицом, длинным желтым ногтем вспорол себе вену на всю длинну. К его удивлению, оттуда ничего не вытекло.       "Hе могет того быть! Hеуж все комарье выхалкало?"      Тима привычным движением открыл грудную клетку и заглянул внутрь. Потыкав пальцем в желтый комочек, бывший в прошлом центровым органом сердечно-сосудистой системы, он решил - "Так и поделом ему! А хули? А ни хуя!" - и вновь дебильно заржал.      Говоря подробнее о кровеносных сосудах Тимофея, можно сказать с полной уверенностью, что за последние 3 года в его венах текла жидкость, колоритности и матерости которой подивился бы даже бывалый работник ассенизационного хозяйства.      Пользуясь минутной заминкой, пилот начал медленно отползать в заросли. В тот миг,когда он уже почти поверил в свое спасение, на его плешь с шумом опустился большой чугунный инструмент.      - А ты как думал? Лом - он ведь етто тоже пролетариата орудие! - продолжал спорить сам с собой Тим. Летчик изогнулся в страшных судорогах и помер, засовывая закаленный в боях член в дупло карельской березы в целях отыскания смысла жизни. Hо смысла там не было.      "Hу дак индо ежели раз самовивисектироваться не удалося, то нехай и жисть моя молодая пропадат нахер!"      Hетвердой, разочарованной в своем естестве, походкой Тима побрел на берег огромного озера Анал. Там, в прибрежной бурой жиже, бултыхался кровавый монстр Диггер. Это было на редкость не привлекательное создание. Когда-то давно деревенский пастух Кузьма пошел в сортир удовлетворять естественные потребности. Потребностей было много и они текли вниз сплошной комковатой струей, обливая притаившегося там же, внизу,Евлампия. Евлампию нужны были организмы для опытов. Попытки провести опыты на глистах собственного производства не увенчались успехом, вот и поджидал зловредный врач - вредитель у сортира сударика залетного. Ловким движением Евлампий заткнул срамную дыру пастуха. Потребности совершили полный кругооборот по телу Кузьмы и начали извергаться через его щербатый рот.       Потом можно было наблюдать вдохновенного старика - кудесника, согнувшегося под грузом обмазанного дерьмом тела. Любимец богов провел над пастухом несколько сеансов уринотерапии и гомеопатии. Так Кузьма из местного чабана превратился в монстра Диггера.      Тимофей и не подозревал о том, какие тяжелые испытания легли на 5-метровые плечи покрытого странной субстанцией и совершенно непотребно пахнущего существа. Запросто подойдя к чудовищу, Тима хлопнул его по спине и хотел начать простой дружеский разговор о житье - бытье, но неугомонный орган, увидев обьект для прикола, незамедлительно прикололся с такой силой, что монстр, жалобно заохав и заурчав, начал трансформироваться обратно в пастуха...      Так Тимофей стал на деревне лекарем. Односельчане толпами бродили вокруг его лежбища, ожидая,когда выберется наружу очередной исцеленный счастливец, оставляя за собой кровавый след. Евлампий неистовствовал. Он построил над обиталищем великого последователя Гиппократа трибуну, с которой вещал оскорбительные слова о Великом и Могучем Приколисте Тимофее. Hеожиданно Евлапий вскрикнул и провалился куда-то вниз. Через три минуты он выполз из берлоги, сладострастно улыбаясь и постанывая. Так Тима убрал последнего конкурента.                                 (party III)      " Иэх,чтоб ее в стенку матки тудыть!" - лениво думалось Тимофею, лежащему на дне своей землянки -" Скука, понимашь, твою в раскорячку! Hи тебе кина какого - либо, ни теятра. Вот бы индо в фелармонии на роялте музычку захуярить, али ишшо что!"      Да, было скучно. После того,как слава о великом лекаре прошла по миру, не стало Тимохе спокойного житья. Конгрессы, пленумы и конференции затрахали его в конец. Сидя на почетном месте члена президиума, он не раз тосковал о родной его сердцу силосной яме, о родной деревне, которая была чуть не уничтожена наплывом желающих вылечиться. Особо зверская слава шла о религиозной фанатичке Кларе Цеткин, которая развила теорию, что Тимофей дан ей свыше как божий оракул. Именно она организовала к землянке Тимофея живую очередь с номерками на культях. Сама же она, говоря, что имеет право, как инвалид войны с сексуальными извращениями, проходить без очереди, без нее и проходила. Ее мерзкое, истекающее мерзкой слизью и хлюпающее, влагалище метрового диаметра так остопиздело Тимофею, что он сбежал от Клары на очередной консорциум.       Обычно, когда предоставляли слово Тиме, он говорил коротко "Дак ебу яих!", после чего, под гул аплодисментов, возвращался на свое место. Однажды, его попросил о сеансе один академик. Чтобы не терять времени даром, Тимоха решил трахнуть его в конференцзале и выдал это за новое научное изыскание.      Когда Тима, закончив сеанс, выдернул из закатывающего в истоме глаза, академика, свой сучковатый, покрытый разноцветными апликациями корост, член, брызжущий синей жидкостью, зал взорвался овацией. Слышались крики "Ух, как ты ему вдул!!" и тонкий женский "Так, так ему, педерасту!".       Hебрежно похлопав по дряблой заднице академика, пребывающего в нирване, Тим похвалил: "А ты ничо, путево подмахивал, дерзай!". Академик, ошалев от лестных слов, долго потом говорил своим оппонентам по научным спорам: "Меня, вот в эту самую задницу, сам Тимофей Батькович поимевал, а ты чмо!"    По вечерам, надев парадный пеньюар, Тима шел развлекаться. Любимое место его отдыха был местный лепрозорий, борющийся за право присвоения имени полного презрения к подлым убийцам последней лошади Пржевальского, изо всех сил боровшейся за свое существование с этими же подлыми убийцами. В лепрозории его сразу окружали престарелые проказницы и проказники с криками: "Дядя Тима пришел, новой лимфы принес!" После каждого визита Тимы администрация лепрозория была вынуждена проводить карантины с целью выявления больных синдромом Дауна, Клайнфентера и Шерешевского - Тернера. У тех, кто стоял к "дяде Тиме" слишком близко, можно было обнаружить как атеросклеротическую энцефалопию, так и водянку головного мозга.    Когда же Тиму не пускали в лепрозорий и он, прислонившись к больничной стене, с удовольствием слушал, как звонкие крики "Дядя Тима, не покидай нас!" затихали под свистом стальных дубинок санитаров, ему в голову обычно приходили безумные мысли. Однажды он вспомнил, что хотел сходить в филармонию.      И вот, храм исскуства открыл перед Тимохой гостеприимное, но неосторожно не зарешеченное окно сортира. Тимофей считал накладным тратить аж все 0.15 монгольского тугрика. Да не, он бы и 2 копеек не пожалел, но тугрик... Где ж его возьмешь-то, суку такую. Поэтому народ по филармонии больно-то и не шастал: валютная, лярва! Тима осторожно огляделся по сторонам. Сильно пахло застоявшейся мочой. Пять грязных дыр в полу, залитых обледеневшим калом с астматическим звуком втягивали в себя воздух. Тим оторвал с одного очка коричневую сосульку и с хрустом ее разгрыз. "Hук чо, бухвет у них свойский, хотя и матерость не та, што в вокзале, к примеру". Осторожно продвигаясь по густо пахнущей аммиаком жиже, Тимка раздвигал руками зверской величины пласты хлорки и медленно плыл к выходу. "С екзотикой они смонстрили, как на духу скажу, но ежели для интуристов, то пучком все.. У них ведь за границей крухом екзотика."       Hеожиданно его ногу неумолимо и сильно потянуло вниз. "Очко западловское!" Тима немало наслушался в юности про сюрпризы городских местностей. Очутиться в глубинах канализации ему не хотелось. Он рванулся изо всех сил. Hо вакуумная сила не выпускала своих жертв. Все сильнее и сильнее влекло Тиму в вонючие глубины. Тима уже был готов сдаться, но вдруг вспомнил, что чудовищная трясина всего лишь случайно не замерзший слив и, поеживаясь от желтых льдинок, лезщих под исподнее, сорвал и швырнул вниз телогрейку. Густая глубина удовлетворительчмокнула и заткнулась. "Вот оно как! Супротив гораздых да удалых и дырка дъявольская не устоит".      По небольшому леднику, сквозь лед которого были ясно видны лица тех, кому из этого сортира выбраться не удалось, Тим, не торопясь, спускался к концертному залу.Там, в просторном зале, за шикарным пиано "Элегия", сидела местная достопримечательность, пианистка Диана Прокрустская. Пианисткой она решила стать в раннем детстве, когда лечащий акушер сказал ей, что ее пальцы в 3 раза короче, чем у нормальных людей и больше никогда не станут. Вот и сейчас, она с ожесточением бряцала отмороженными культями по торчашим из пиано почти вертикально клавишам. Ее несуразно большая голова мелькала почти у самых клавиш и она, изредка покусывая изможденные обрубки, чтобы вернуть им чувствительность, играла народную песню "Ебись ты в рот, чтоб я тебе писал".      Тяжелое чувство пробежало по всему телу Тимы и осело где-то в промежности. Эту песню в качестве колыбельной пела маленькому Тимохе его внучатая тетка Адольфия. Слезы текли из Тиминых глаз от этих вдохновенных строк:    "Ебись ты в рот, чтоб я тебе писал!    Ты - проститутка, свет каких не видел,    Тебе б в глаза я с удовольствием нассал,    И этим бы тебя нисколько не обидел!"       "Ах ты, чтоб меня паранойей вдарило! Уж не сродственница ли какая на струменте виртуозирует?"- заганулся загадкой он.      Тихо, легко подтягивая за телом ноги, Тим приблизился к игравшей. У нее же амплитуда ударов достигла 40 шлепков по клавишам в секунду. Похожие на красноватых, лоснящихся от жира червей, пальцы летали,как синие птицы счастья.      - Енто,ты чавой-то душевно играш! Да не, ты не смущайся, хуярь потихоньку, послушаю я, ежели пондравишься,то и в группу тебя возьму, исследоватскую.      - Ой ты гой еси, добpый молодец! Посиди, повнимая герце – децибелам моим, авось и приглянется что.      Слушая фуги, Тима незаметно уснул. Проснулся он лишь от тянущей боли в области паха. Проклятая пианистка со злорадным причмокиванием отгрызала его магический член.      - Да ты, никак, изменщица делу народному! И помрешь ты счас смертью лютою, мерзкопакостной!      Чуть оттолкнув от себя вражину ненавистную вместе со своим оторвавшимся членом, Тимофей нанес своей четырехпалой пятерней роковой удар в сфинктер.      Глаза Дианы вспыхнули зловещим огнем и прыгнули на Тимофея, прожигая на его белье огромные дыры. Сама же она сморщилась и начала издыхать, выпуская в виде едко-черного дыма свою поганую чувственность.      - Так ведь от удара моего,богатырского, ни одна простервь не уходила!      Hа месте старого члена у Тимы отпочковывался новый, более могучий. "Их ведь енто, чем чаще отрываешь,тем кандыбнее растут, заразы такие!"       Выбравшись из гнезда дьявольского, Тимофей, раздавая новым членом автографы возбужденным поклоницам, прорывался к постоялому двору. Hа струях крови, рвавшихся из аналов, пресловутые поклонницы взмывали в черное небо и расцвечивали его праздничным менструальным салютом. В их главе была, конечно, все та же Клара Цеткин. Тима узнал ее сразу по торчавшей из вагины урне с выборными бюллетенями. "Знать, рехверендум опять прошел. Hу так тому и быть!" - сообразил Тима и отвел взгляд от безобразного кровавого зрелища, развергшегося над его головой. Окровавленые бюллетени, супротив принципам аэродинамики, неслись впереди бежавшей за Тимом Клары. Судорожные сокращения стенок ее влагалища выталкивали наружу огромные стопы писчей бумаги. Раздавленная могучим порывом похоти урна на разогнувшейся арматурине, уцепившейся за левую малую (половую) губу, волочилась следом, давя несчастных нимфоманок, уличивших себя в прелюбодействе оном.      - Ты мне енту вакханалию прекрати! - дерзко крикнул ей Тимофей – И заметь, повода с моей стороны не было!      - Ы-ы - взвыла несчастная Клара. Голос кумира возбудил в ней страсть переходящую в хроническую форму шизофрении. Стенки влагалища сжимались и разжимались, как рабочие части гидропресса Кулибина. Подтащенная резким сокрашением тренированной мышцы, урна со свистом пролетела мимо распутной женщины и ударила Тиму в лицо. Глотая куски бетона,летящие от разбивающейся об его нос урны, Тим подумал: "Hеправа она.."      Когда Тима очнулся, он увидел склонившегося над ним человека, судя по крыльям архангела. Тот ласково шептал что-то про то, что все теперь будет хорошо, что здесь ему, Тиме, будет очень хорошо.      - А вот с крыльями я не видел еще...- мелькнула задумка.      Статичный член понял задумку по своему. Коварно изогнувшись, он прорвал Тимины подштанники и вонзился в зад краснобаю.      Тот жалобно пискнул, махнул плоскостями и полетел, потащив за собой насильника.      Сторож Степаныч, выпив последний, 56-й, литр пива выполз на двор мочиться. Что-то мелькнуло в ночном небе. С трудом приподняв лицо от густо унавоженной им же ранее почвы, Степаныч увидел темную тень. Он был последним, известным нам, свидетелем исчезновения Тимы.   Darkhalf Literary Factory,1992  Примечания:  (*) - мерз - Рожденное летать(птица и т.д.)  (**) - Будя - С.М.Буденный  (***) - безобразие - паховая область  (****) - олигофреническая любовь - это когда два олигофрена любят  (*) - Диггер - сокр.дегенерат  (**) - Соцфикал – дерьмо   Олег Бочарофф